«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том II. СССР 1952–1988 гг. - Эдуард Камоцкий

Это был великий эксперимент.

Когда я после института приехал в Куйбышев, я был еще комсомольцем. На комсомольских собраниях был активен и, как мне напомнили несколько десятилетий спустя, критиковал Кузнецова. На того, кто мне об этом напомнил, это произвело такое впечатление, что, вот, запомнил. А я забыл, как о рядовом собрании. Кузнецов, не Кузнецов – какая разница, если я считаю что-то не правильным; я считал необходимым об этом сказать, для меня это были еще собрания комсомольцев – сознательных участников стройки нового государства. Но и на меня через некоторое время комсомольские собрания в ОКБ стали производить впечатление ненормальности. Сидели взрослые люди, некоторым из них было за тридцать. А как выйти из комсомола? Ты что, не согласен с целями и программой комсомола? Через 34 года после создания комсомола, в Политбюро поняли абсурдность такого положения и ограничили пребывание в комсомоле возрастом, насколько я помню, до 27-ми лет, но сейчас я прочитал, что до 26-ти.

Но и по выходе из комсомола я не вышел из активной общественной работы. Меня выбрали в цехком и поставили на жилищный сектор.

Я ходил по квартирам и проверял, сколько людей действительно живет в квартире, в другой квартире проверял, правда ли, что течет крыша, правда ли, что мокнет стена. Все это учитывалось при построении «цепочки». Дают семье, которая жила в комнате площадью 20 квадратных, комнату в 28 метров, потому что давно стоит в очереди. Их комнату дают тому, кто до этого жил в комнате 12 метров, но в кирпичном доме с паровым отоплением. Освободившуюся комнату отдают тому, кто жил в бараке с печным отоплением, а в барак поселяют семейную пару из общежития.

После обследования одной из квартир, где текла крыша, я в акте написал, что в нашей стране, где главной целью государства является «всемерное повышение благосостояния народа», задержка с ремонтом это преступление. Председатель цехкома – Виктор Головкин, который должен был подписать этот акт, удивленно поднял глаза: «Эдуард, главной целью является развитие производства!» Я показал ему работу Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», которая вышла уже после того, как предцехкома пришел на завод. Сталин понял, что нужна обновленная идея. К сожалению, или к счастью, человечество уже не узнает, как он намеривался эту идею реализовать.

При очередных перевыборах цехкома, я заявил, что отказываюсь быть членом цехкома, т.к. не вижу никакого толка от своей работы. Зал встрепенулся. Это был не обычный самоотвод по причине здоровья или учебы, или скромно, но не менее лживо, заявленной неспособности к такой важной работе. Это была публичная негативная оценка самой профсоюзной организации.

Присутствующий на собрании представитель в одном лице парткома завода и профкома завода, не мог оставить такую выходку без внимания, и он прореагировал самым жестким и единственно доступным ему способом. Председатель завкома заявил, что хорошо, мол, не будем выбирать Камоцкого, и вообще, больше никуда и никогда не будем выдвигать Камоцкого. Председатель завкома одновременно был и членом парткома, а партком активно участвовал в формировании кадровой политики на заводе. Кстати сказать, мне кажется, что это заявление не имело последствий. С этими руководителями у меня были нормальные дружелюбные отношения.

От активной общественной работы я не отказался и был политинформатором в нашем архиве, а затем в медсанчасти. Я с увлечением разъяснял свое понимание внутренних и внешних проблем, решаемых правительством.

Вопросы, решаемые правительством, были насущными, правительство обещало их решить, жизнь действительно становилась лучше.

Я был холост, жил в общежитии, и это было в нашей стране закономерно, мне некому было завидовать.

В общежитии жили по четыре человека в комнате, четыре тумбочки, четыре стула, стол, небольшой платяной шкаф и репродуктор к проводной радиотрансляции, который мы никогда не выключали. На этаже были две кухни с газовыми плитами и два туалета. В туалетах мокро, так что штукатурка наружных стен дома по углам, где были туалеты, частично обвалилась и всегда была сырая (фотография-то уже третьего тысячелетия, а стена все мокрая).

В подвале душ, который иногда работал, но им не пользовались, ходили в баню. То, что надо было постирать, выкладывали стопочкой на кровати, а уборщица брала и стирала по рублю за штуку. Постельное белье меняли каждую неделю, – это входило в плату за общежитие. Платили рублей по 30 в месяц. Полноразмерная буханка белого хлеба стоила 2р.60коп.

Каждое воскресение в общежитии были танцы, когда на танцы стали ходить местные, вахтерша вход ограничивала. Я танцевать очень любил. Летом танцы были в парке.

В парке вдоль всей центральной аллеи был разбит роскошный благоухающий цветник, с преобладанием астр, душистого табака и душистого горошка. Вдоль цветника по одной стороне в одну сторону, по другой стороне в другую – сплошным потоком дефилировала молодежь. Танцплощадка была маленькая с деревянным полом. Над танцующими свешивались кроны деревьев. Было тесно и уютно. Потом сделали большую танцплощадку с бетонным полом – раза в три больше предыдущей, стало неуютно, и народ перестал на нее ходить. На бетонном полу в центре площадки сделали небольшой деревянный настил, но уюта это не добавило, и танцы перестали быть желаемыми. Сейчас на месте старой танцплощадки детская крепость острова «Буян», а на месте новой, площадка для игры в «Городки».

Летний кинотеатр был всегда переполнен, а однажды на его сцене выступил, гастролирующий в Куйбышеве ансамбль «Березка». Когда они буквально «плыли» по сцене, у меня «мороз пробежал по коже». Сейчас на месте летнего кинотеатра построили церковь.

Собираясь на праздники с девчатами, пили, ели, танцевали, пели. Заводилой всех песен был Володя Талалов. Из его мандолины мелодии исходили без перерыва, а мы подхватывали. Постепенно сложилось трио: Володя, Игорь Поздняков на домре, и я тремя аккордами для всех мелодий аккомпанировал на гитаре.

К праздникам приурочивались вечера художественной самодеятельности. На одном из таких вечеров выступило с большим успехом наше трио, исполняя «Поезд оставил дымок…». На этом же вечере выступило с не меньшим успехом трио девчат, исполняя «Ах Таня, Таня, Танечка; с ней случай был такой…». В составе этого трио была моя будущая жена – Рита Кузьмичева.

В продолжение почти двух лет после моего приезда, на Управленческий каждый месяц приезжал симфонический оркестр филармонии. Перед концертом лектор говорил о произведении и об авторе, как и в Харькове в институте. Такие концерты давали все филармонии по всему Союзу. Государство несло культуру в народ.

Для нас это было бесплатно – платил за концерты профсоюз. Бесплатного ничего не бывает, шло, на мой взгляд, очень разумное перераспределение средств. Из зарплат всех без исключения «трудящихся» какая-то часть изымалась и направлялась на оплату этих концертов, хотя посещали эти концерты не все трудящиеся, а только те, кому это нравилось. Зарплата артистов была, пожалуй, не выше, а, может быть, и ниже нашей.

Немцы смеялись по поводу того, что у нас конвейерные модельные полуботинки, состоящие из нескольких деталей, стоят 450р., и трех диапазонный радиоприемник Ш класса, состоящий из тысяч деталей, стоит 350р.; т.е. производилось сознательное перераспределение средств, а я считаю это мудрым по отношению к народу. «Модельные» – это не предмет первой необходимости, а радиоприемник должен быть в каждой семье, и пусть тот, кто имеет средства на «модельные», частично оплатит простейший приемник для того, кто может купить только простейший. Когда началось первое мое лето на Управе, я снял сапоги и купил полуботинки за 50р, при зарплате 1000р.

Идеологи надеялись, что любителей прекрасного среди трудящихся будет, благодаря филармоническим концертам для этих трудящихся, все больше и больше. Пока на Управе жили немцы, зал всегда был полон. После отъезда трудящихся немцев, на первый концерт пришло человек пятнадцать. Еще несколько концертов состоялось, и опять с таким же примерно количеством слушателей, а ведь на завод прибыло большое количество людей с Высшим! образованием. Да причем здесь образование? Звучит и такое словосочетание: «понимать музыку». Можно понимать, какую мелодию выражают ноты, а музыку можно только любить и чувствовать. Оркестр не мог играть при пустом зале, и концерты прекратились. В то время культурный уровень университетского Харькова и купеческой Самары отличались разительно.

Я стал ездить в город в филармонию, зал был полупустым. Между прочим, я по порядку прослушал, надеясь найти прекрасное, все симфонии Шостаковича. Не нашел.